Я прожил три жизни: первую -- ребенком и юношей в Соду Кхумбу, вторую,
продлившуюся двадцать лет, -- носильщиком и восходителем; в эти годы моим
домом был Дарджилинг. Моя третья жизнь началась в тот день, когда я вернулся
с вершины Эвереста; куда она меня приведет, я не знаю.
Мне исполнилось восемнадцать лет, когда началась моя вторая жизнь.
Это было в конце 1932 года; двенадцать солукхумбских парней и девушек
решили оставить родной кров. Целый месяц мы готовились: устраивали тайные
собрания, собирали продовольствие и необходимые вещи. Моя доля ограничилась
одеялом, которое я захватил из дому. Денег у меня не было, да и у остальных
тоже. Собственно, именно поэтому большинство из нас решило уйти: мы хотели
заработать денег и посмотреть на мир.
В числе моих спутников находился Дава Тхондуп, впоследствии
прославившийся в экспедициях. Он был старше меня и, хотя никогда не видал
Дарджилинга, немало знал про него и часто говорил о новой экспедиции,
которая должна была скоро выйти оттуда на Эверест. Мы мечтали устроиться
носильщиками в эту экспедицию, и мною владело такое нетерпение, что я готов
был бежать всю дорогу. Однако через дикие области Восточного Непала не
очень-то побежишь. Едва заметная тропинка то карабкается вверх по крутым
гребням, то пробирается сквозь густые леса в долинах, то пересекает бурные
реки. Большую часть этого долгого пути мы держались вместе, но недалеко от
индийской границы перессорились, и остальные ушли без меня, унеся с собой
все продовольствие. Однако мне посчастливилось: в местечке Симана я встретил
состоятельного человека по имени Ринга Лама, который взял меня к себе в дом.
В то время я знал только свой родной язык, а по-непальски не понимал, но мне
и тут повезло, потому что Ринга Лама говорил немного на шерпском языке. Его
семья отнеслась ко мне очень хорошо, меня кормили, дали новую непальскую
одежду. В свою очередь, я выполнял разную работу по дому и собирал хворост в
джунглях. Все же я чувствовал себя одиноко и тоскливо среди чужих людей и
часто, бродя один в джунглях, садился под деревом и рыдал. Я начинал
познавать, что мечта и действительность не одно и то же...
Пробыв некоторое время в Симана, я рассказал Ринга Ламе, как мне
хочется попасть в Дарджилинг. К моей радости, он ответил: "Хорошо, я сам
отправляюсь туда по делам и возьму тебя с собой". Впервые я увидел
автомобиль, а когда мы приехали в Дарджилинг, там оказалось еще много
такого, чего мне не приходилось видеть раньше. Дарджилинг уступал по
размерам Катманду, но был гораздо больше похож на современный город; там
имелась даже железная дорога. По улицам ходило много чилина-нга, в основном
англичан. До сих пор я еще ни разу не видел европейцев.
Сначала я остановился не в самом Дарджилинге, а в деревне Алубари, что
значит "место, где растет картофель". Привез меня туда Ринга Лама; я
поселился у его двоюродного брата Поури. У Поури было пятнадцать коров, на
мою долю выпал уход за ними и другие хозяйственные работы. Здесь я начал
учиться непальскому языку, который очень употребителен в Дарджилинге, и еще
местному языку -- ялмо. Лучшим моим учителем оказался один человек по имени
Манбахадур Таманг -- мы косили вместе траву на корм коровам, -- и я был
очень благодарен ему. Мы и сейчас с ним добрые друзья; недавно он работал
каменщиком на строительстве моего нового дома. Мы часто вспоминаем те дни,
особенно как однажды собирали хворост на запретном участке и нас застал
сторож: он привязал нас к дереву и отхлестал плетью.
Время от времени Поури посылал меня в Дарджилинг продавать молоко:
каждый раз я чувствовал себя на седьмом небе. Город расположен на северном
склоне крутого холма, а километрах в восьмидесяти от него, за глубокими
долинами Сиккима, начинаются отроги восточной части Главного Гималайского
хребта с Канченджангой в самой середине. Часто смотрел я на вздымающуюся к
небесам белую вершину и испытывал радостное чувство: ее вид напоминал мне,
что и в этом новом для меня, чужом краю я не слишком далек от любимых гор.
Впрочем, Дарджилинг и сам по себе был настоящим чудом для деревенского
парня. У подножия большого холма раскинулась старая часть города. Здесь все
напоминало Катманду: базары, храмы и тесные, кишащие людьми улочки. Зато
повыше, в новой части, все было иначе, все было необычно. Здесь находились
дома англичан и богатых индийцев, роскошные магазины и чайные дома,
кинотеатр. Тут же стояло правительственное здание, а также дворец махараджи
и отель, похожий на дворец. Глядя на все эти чудеса, я порой совершенно
забывал о своих бидонах.
Однако вскоре мои мысли целиком поглотило еще более волнующее событие:
началась подготовка новой экспедиции на Эверест. Ранней весной 1933 года из
Англии прибыли альпинисты. Весь город был взбудоражен приготовлениями.
Руководитель экспедиции Хью Раттледж устроил свой штаб на веранде Клуба
плантаторов, и чуть ли не все дарджилингские шерпы отправились к нему
устраиваться на работу. Тут уж мне окончательно стало не до молока, я мог
думать только о том, как попасть в экспедицию, как убедить их взять меня.
Сначала я боялся идти сам в Клуб плантаторов и попросил своего друга
Даву Тхондупа замолвить за меня словечко. Его уже приняли, однако мне он
отказался помочь, сказал, что я слишком молод. "Но я уже взрослый и не
слабее других", -- возразил я. Тем не менее Дава Тхондуп и другие шерпы
продолжали твердить: "Нет, нет, ты слишком молод". Они решительно
отказывались сделать что-либо для меня, и я был зол, как никогда еще в моей
жизни.
Тогда я попробовал устроиться сам, но все получилось навыворот. Когда я
впервые попал в Дарджилинг, у меня были длинные косички, как у всех мужчин в
Солу Кхумбу. Горожане смеялись надо мной, обзывали девчонкой, и я постригся
коротко. К тому же я носил непальскую одежду, которую мне дал Ринга Лама.
Все это годилось для Дарджилинга, но для экспедиции оказалось неподходящим,
потому что англичане решили, что я непалец, а они набирали только шерпов. К
тому же я не мог показать никаких бумаг или удостоверений о том, что работал
с экспедициями. Наверное, так случается со многими молодыми людьми, когда
они впервые устраиваются на работу. Вас спрашивают: "Вам приходилось делать
эту работу раньше?" Вы отвечаете: "Нет". Вам говорят: "Нам нужны только
опытные люди". Вы уходите, чувствуя, что никогда в жизни не поступите на
работу только потому, что не работали раньше.
Как бы то ни было, в 1933 году я получил отказ. Экспедиция выступила из
Дарджилинга, а я остался...
Еще много месяцев я продолжал смотреть за коровами Поури и продавать
молоко. Среди моих покупателей была молодая женщина из племени шерпов -- Анг
Ламу. Она родилась в Дарджилинге и работала там в качестве айя, домашней
работницы. Я никогда не обращался к ней на родном языке, а только на
непальском, и она даже не знала, что я шерп. Встречаясь, мы каждый раз
препирались.
-- Раз я все время покупаю у тебя, ты должен наливать мне побольше, --
говорила она.
-- Не могу, -- отвечал я.
-- Ты страшно жадный, -- продолжала она.
-- А ты надоела мне своей торговлей.
В этом нет ничего примечательного, и я, вероятно, давно успел бы
позабыть об этом, если бы Анг Ламу не была теперь моей женой.
Прожив в Дарджилинге около года, я узнал от людей из Солу Кхумбу, что
родители считают меня мертвым. Я решил вернуться повидать их, но Поури не
хотел отпускать меня. Он сказал, что я должен найти себе замену, если хочу
уйти. Тогда я отправился в город, нашел желающего и привел с собой, после
чего быстро двинулся в путь, не давая Поури времени придумать новое
возражение.
Придя домой, я убедился, что земляки сказали правду: родители и в самом
деле готовились совершить по мне обряд как по мертвому. При виде меня они
расплакались, потом ужасно обрадовались; на этот раз дело обошлось без
колотушек. За время моего отсутствия в Солу Кхумбу произошло землетрясение;
часть нашего дома обвалилась, и я первым делом помог починить его. А потом
стал делать ту же работу, что прежде: пасти яков. На следующее лето я
впервые отправился в Тибет за солью, которой у нас в Солу Кхумбу всегда
нехватка. Через большой перевал Нангпа Ла ("Ла" означает по-тибетски
"перевал") я пришел в поселок Тингри Гангар около Ронгбука, по ту сторону
Эвереста. Я воспользовался случаем посмотреть знаменитый монастырь Ронгбук.
Он намного больше Тьянгбоче и насчитывает свыше пятисот монахов и монахинь.
Как раз здесь неподалеку разбивали базовый лагерь все английские экспедиции
на Эверест, да только в этом, 1934 году восхождений не было. А не то соль не
скоро попала бы в Солу Кхумбу!
Прошло несколько месяцев, и отец снова попросил меня отправиться в
Тибет с тем же поручением. Но к этому времени я уже твердо знал, что никогда
не буду счастлив, живя в Солу Кхумбу. Поэтому вместо Тибета я снова двинулся
в Дарджилинг. Хотя мой отец так никогда и не собрался туда, я видел его
дважды на протяжении следующих пяти лет: он ходил через Нангпа Ла в 1935 и
1938 годах, чтобы повстречаться с участниками экспедиций на Эверест. Мать же
я не видел до 1952 года, когда участвовал в швейцарской экспедиции,
пытавшейся взять Эверест с юга.
Попав снова в Дарджилинг, я не стал возвращаться в Алубари, к коровам и
картофельному полю, а устроился в самом городе. Шерпы селились в основном в
двух районах -- в Тунг Сунг Басти и Бхутиа Басти ("басти" означает
"деревня"). Я остановился в Тунг Сунге, где и прожил большую часть
последующих лет. Мне посчастливилось стать жильцом у Ангтаркая. Уже тогда он
был опытным альпинистом, а в настоящее время Ангтаркай -- один из самых
прославленных шерпов. Скоро ко мне перестали относиться как к чужаку.
Поблизости жил мой старый друг Дава Тхондуп (ныне тоже один из ветеранов),
и, куда ни повернись, везде были другие шерпы, прославившиеся на Эвересте и
в иных местах.
Осенью 1934 года все говорили о состоявшейся летом немецкой экспедиции
на Нанга Парбат, в далеком Кашмире. Разговор был невеселый, потому что там
случилось ужасное несчастье. С этой экспедицией пошло много шерпов, причем
большинство впервые оказались так далеко от дома, и вот шестеро из них
погибли вместе с четырьмя немцами во время страшной бури на горе. Не в одном
доме в Тунг Сунг Басти царило горе, но вместе с тем мы гордились стойкостью
и выдержкой наших людей. Дава Тхондуп и Анг Церинг, которые тоже
участвовали, но остались живы, рассказали мне о подвиге их друга Гьяли,
известного больше под именем Гайлая. В самый разгар бури Гайлай находился
высоко на горе с руководителем экспедиции Вилли Мерклем. Шерп чувствовал
себя хорошо и смог бы, наверное, добраться до нижнего лагеря. Однако, по
мере того как они спускались, Меркль все больше ослабевал и в конце концов
оказался не в состоянии двигаться дальше. Тогда Гай-лай предпочел остаться и
умереть, чем бросить его одного.
Хотя я еще ни разу не участвовал в восхождении, этот рассказ заставил
меня гордиться тем, что я шерп.
В это время года, конечно, никакие экспедиции не выходили в горы, и мне
пришлось вооружиться терпением. Как и в Солу Кхумбу, в Дарджилинге произошло
землетрясение, я работал одно время на восстановлении часовни при школе св.
Павла. Мне платили двенадцать анна в день -- на первый взгляд очень
незначительная сумма, но тогда это считалось неплохой платой; в такое время
года мало кто из шерпов мог рассчитывать на лучшее. За исключением горстки
купцов и торговцев, мы все были очень бедны. Жили в деревянных сараях с
жестяными крышами; обычно в одной комнате ютилась целая семья. Ели мы рис и
картофель. Зарабатывали очень мало, даже в разгар сезона; и если тем не
менее ухитрялись сводить концы с концами, то только потому, что
довольствовались малым.
В начале 1935 года я женился. Мою первую жену звали Дава Пхути, а
"пхути" означает "счастливая жена, приносящая детей", что очень скоро
оправдалось. Дава Пхути родилась, как и я, в Солу Кхумбу, я встречал ее там,
но ближе узнал уже в Дарджилинге. Мы нашли себе в Тунг Сунг Басти отдельную
каморку и были очень счастливы, однако пробыли вместе совсем недолго, потому
что теперь наконец после долгой поры надежд и ожиданий началась моя жизнь в
горах.